А как-то ночью, в припадке все более редкой откровенности, сказал, что обижается, когда я ухожу в ту комнату.
31 октября 1928. Среда
Юрий рассказывал: вчера на заседании правления решался вопрос первостепенной важности: кто из членов правления будет выступать на первом вечере (!). Юрий отказался, а Станюкович и Мандельштам тянули на узелки. Вытянул Мандельштам. Факт любопытный и весьма характерный. Станюкович чрезвычайно доволен и не может скрыть своей радости, что он пропечатан в газете, в заметке о выборах нового правления. Этот день был даже не праздником. «Все ведь теперь прочтут». А Ладинский жалуется, что его давно не печатают в «Новостях». Подозревает, что там есть «тайный недоброжелатель». Я тоже подозреваю, что там Саша Черный за меня кислое словечко замолвил, не даром же он Станюковичу при первом же знакомстве в поезде говорил:
— И сколько же ей лет, что она все ноет и ноет?
Вот меня и перестали печатать.
Свиньи!
4 ноября 1928. Воскресенье
Слава Богу, наш «Favor» вчера закрылся. Глупо, я радуюсь неистово. Как мне было тяжело работать. Хорошо все-таки, хотя страшновато. Сейчас меня интересует одно — сегодня.
В 4 часа приезжает Влад<имир> Влад<имирович> Каврайский. В командировку. Из России. С того света.
И еще одно: Терапиано говорил Мамченко о каком-то издании, каком-то журнале. Встретятся, должно быть, у Мамченко. А потом нужно будет сделать так, чтобы Терапиано пришел к нам.
Юрий жалуется на недомогание. Боится, что аппендицит. Жалуется на боль. Непременно должен пойти к доктору.
А теперь — литературная сплетня. Факт: на этой неделе было стихотворение М.Струве «Свадьба»[160]. А потом оказывается, что оно было дано Ховину в «Звонарь»[161], и гонорар за него уже получен.
А мне что-то не по себе. Я скучаю.
Юрий пишет хорошие стихи, и я ему мучительно завидую!
29 ноября 1928. Четверг
В прошлую пятницу Мамочка была у Маршака, и от него немедленно была отвезена в госпиталь в Villejuif[162]. В субботу операция (геморрой). Маршак говорит, что такого он еще не видел. Страшно нервничала, хотя и не боялась. Жалко ее было. Действительно, перемучилась она страшно. Теперь уже поправляется. Это главное. А еще ощущенье мелких и почти непрерывных обид. И невнимания. Но все об этом. Довольно того, что я сегодня плакала, и сейчас весь вечер оба молчим. Работы масса. Опять сижу за полосой, опять ненавистный шов и Гофман, — все, как в 25 году.
24 декабря 1928. Понедельник. L’hopital <Pitie>
Как странно. Лежу в госпитале пятый день, а напротив, за ширмами, — мертвая старуха, прокричавшая всю ночь, на дощечке в ногах — кресты, анализ сейчас делали — черно, но за окном светлый, пронизанный солнцем, туман, и даже нет по утрам острого чувства отчаяния.
Сегодня должны быть какие-то перемены. Будет Labbe, что-нибудь должен прибавить к еде, будут доктора, будет известен анализ крови. Наконец, будет Володя Берг говорить с интернами[163] и выяснит мне по-русски мое положение.
Положение неожиданно для меня оказалось много серьезнее, чем я думала. Мне впрыскивают 4 сантиметра, держат на овощах, а ацетоны почти не уменьшаются. Порой, особенно вечером, хочется ногами брыкаться и кричать. Днем — ничего, даже чуточку интересно. Если бы не белая ширма.
Больше всего боялась бессонных ночей, а сплю хорошо, даже когда старуха хрипела. Юрия не было. Были: Мамочка, Папа-Коля, Войцеховский, Борис Александрович. Завтра — визиты, два часа.
А меня только злят эти праздники. Ничего мне сегодняшний день не принес нового. Ляббе не был, ничего в режиме не изменили, анализ крови не известен, никаких докторов не было. И завтра не будет. Это, правда, уже не зависит от праздников, ацетоны не пропадают. Хорошо бы иметь zero к приходу Ляббе, а может быть, и отпустили бы скорее. Хорошо еще, что книги есть, много «легкого чтения». А завтра — два часа визита. Как-нибудь доживу до завтра.
25 декабря 1928. Вторник. 8 ч<асов> 30 <минут>
Рано утром, в начале седьмого, уехала m-lle Andre Dubois. Трогательно прощалась со всей палатой, со всеми перецеловалась. Я подарила ей две гвоздики, и она была очень тронута, а гвоздики мне принес Юрин патрон — это трогательно с его стороны. М<адмуазел>ль Андре очень милая. Уже три месяца лежала здесь, ясно, что к ней все привязались. Утром она уехала в Бордо, где живут ее родные. Сейчас уже катит в поезде. Счастливая!
27 декабря 1928. Четверг. 7 ч<асов> 15 <минут>
Меня бесит, что с самой субботы я ни одной докторской рожи не видела. Впрочем, бояться особенно нечего, так как мои дела стоят на мертвой точке: сахара нет, а ацетоны не проходят. Пожалуй, к Новому году я не вернусь. С утра — ничего, легче даже чуточку. Интересно, что-то принесет новый день? А как увидишь, что и этот ничего не принес, — настроение и падает. На свидании реву и повторяю, как ребенок: «Ничего мне не надо, хочу домой». Вечера, в общем, проходят ничего себе — за книгой, и ночи хорошо сплю. Но это утреннее настроение. Если буду писать после визита докторов — напишу другое.
Вчера Юрий принес мне Ходасевича и подарок Станюковича — стило. Ходасевич даже на некоторое время вернул меня к жизни холодной чеканностью своих стихов. Какой он все-таки холодный, ни одного теплого слова, мрамором увязаны. Но зато какая четкость и ясность. И ум, и сила. Вот у кого учиться, хотя и страшно поддаться под его влияние — и не освободишься потом. Однако, Ходасевич свернул мои мысли в другую сторону от докторов, анализов и безостановочной тоски о доме. А когда уехала м<адмуазел>ль Андре, в палате сделалось и тихо, и пусто.
Анализ крови до сих пор не известен. У меня, по крайней мере. Часто бывает Володя Берг. Юрий завтра хочет пойти с ним к Ляббе. Зачем только? Ведь и выяснять-то нечего. И на единственный пока интересующий вопрос — когда уеду? — все равно ответа не будет.
12 ч<асов> 30 м<инут>
Были доктора. До Ляббе включительно. Говорили: «Lа va bien, c’est stabilise, nous pouvons la rendre chez elle»[164]. Когда это будет — не знаю. По-видимому, уже скоро.
А меня от волненья даже затошнило. Боюсь только, что завтра опять будет много ацетонов. И, может быть, они на это уже плюнули, решили, что все равно нет смысла держать меня дальше. Только надо будет два раза в день приходить на прививку. Да ладно, хоть двадцать два, только бы дома! Дай-то Бог!
28 декабря. 1928. Пятница. 8 ч<асов>
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});